он мне стал рассказывать: «Это — моя болезнь. А что я буду за больной, если я ничего не буду делать? Я для этого болею».

47.  Я его хочу научить в хорошую сторону: не надо этого делать, а попробуй об стенку головой сам ударься, чтобы она крепко почувствовала. Он понимает мое наставление, разгоняется — ударяется некрепко. Я его заставил — он еще меньше стал биться. Тогда сел и сидит, улыбается.

48.  Врач видел эту штуку и говорит мне: «Зачем ты это делаешь?» Я отвечаю врачу: — это моя сила, а не ваша; больше он не будет резаться, как он сам себя резал. А поихнему, они думали, что я это делал ненормально все.

49.  Врачами незаконно допускалось курение в палате. А я добился своего: чтоб построили отдельную палатку для курения и назвал ее «закурочная». В этой больнице очень тяжело здоровому человеку находиться. А я знал, что на это все требуется терпение — надо сознавать: ты как не больной молчи. И вот за твое такое молчание все прощается Самой Природой. Если ты ему не противоречишь, кто от тебя требует зла — ты ему прощай, как человеку безвинному. Он болеет, а мне надо его — мое дело смотреть и учиться в людях тех, кто сюда попал.

50.   Сегодня лежит зима. Она заставила в Москве держаться и там быть до тех пор, пока врачи придут в сознание — меня отсюда выпустят. У них политика служит тайной, у врача хоть не спрашивай.

51.  А оставить эту больницу надо, ибо она много дала для того, чтобы знать жизнь. Я в больнице учусь за каждый поступок человека — он же меня учит, что делать с больным в больнице: больному психически я делал свою вежливость, говорил им свои слова, чтобы они устно понимали меня, чтобы люди знали обо мне не как о святом человеке их уже много поумирало, их нет. Остался я один — закаленный человек. Я ласково хочу сказать врачам о том, что эта закалка моя та, которую никто кроме меня одного не делал и не собирался делать.

52.  Это их была цель на этом: они хотели у меня вызвать мою нервность, как они над мною играли — но чтобы выиграть, они не смогли. Я все же заставил о себе больных разговаривать политически. Они на меня не видели никакой болезни, считали меня — я казак, думали о том, что у меня с врачами какая-то махинация. У меня на это обиды никакой не было, кроме одного возложенного в голове: делать агита-