ловек; ты знаешь, где я родился, в какой деревне, зовут меня Паршек — ты же был у меня на свадьбе.
Он засмеялся и сказал: «Тебя нужно посадить в эти условия за то, что ты делаешь медицине новые пути».
19. Я говорю шурину: — у меня, Федя, никакого искусства нет, есть все естественного характера — от самой земли лежит и до самой вселенной — нет конца и краю. Мы все от нее возьмем, если только будем рыться в Природе, так как мне приходится не жалеть свое тело, а заставлять его работать так, как это требуется.
20. Шурин посылает меня в горсовет, к администратору т. Иванову — однофамилец, коммунист, разбирается как сам знает. Говорит шурин: «Куй железо, когда оно будет белое; а когда остынет, то не убьешь молотком. Так и это дело не останавливайся, оно ведь новое, жизнерадостное, легкое во всем лечение». Это есть само лечение.
21. Я скоро прискакал разумши к Горкому города Луганска, иду к заведующему здравотделом тов. Иванову он же врачами заведовал. Я попросил разрешения зайти к нему в кабинет, он не возразил этому. Я сейчас же стал ему рассказывать про новое. Он слушал, не перебивал и даже вопросов не задавал. Потом спросил, как у шахтера, наболевший вопрос — о переломе кости. Я сказал, что я мало еще здесь сделал, но считаю это, что все возможно.
. 22. Я предлагаю позвать врачей. Он пошел этому моему всему навстречу. Пришли все луганские врачи, со мною говорили про всевозможные штуки — как я смог эту больную поднять на ноги, если все врачи от этого человека отказались? Медицина была безсильна в этом; они все сказали, что это невозможно и заключили на мне диагноз — якобы я псих, — и хотели положить меня в Луганскую больницу на исследование. Я не стал слова портить, ушел от них, только шурину бросил его одежду. А моя одежда охранялась батюшкой в Новочеркасске.