ли нам с пуда, из-за этого были частые скандалы с отбойщиками, которым платили упряжечную ставку. Нам хочется побольше заработать, а угля нет. Работали с утра до темной ночи, домой в деревню я ходил только в великий праздник. Тогда я считался настоящим парубком, и в праздник парубки да девчата собирались на улицы, а к улице я был большой охотник. Я очень завидовал детям богатых, но виду не давал: я не бросал свой форс, не хотел унизить себя своей бедностью перед своими родственниками.
31. С бедностью я все же мирился, но я не мог примириться с одним, — это со смертью: много поумерло, когда я был еще парубком, моих родственников. Я крепко и много думал над тем, почему это люди мрут и что за причина? Мне было страшно и не хотелось умирать. С улицы я всегда возвращался поздней ночью, идти приходилось по садам, где были густые заросли конопли, и страх меня брал: я обязательно в этом страхе вспоминал всех покойников-друзей, и от страха я не помнил, как добегал домой, — все мне казалось, что меня кто-то хватает сзади.
32. Шла война, люди гибли на фронте, а мы трудились, не покладая рук: иногда работали по двадцать часов. Шахтер знал только шахту да казарму, — не было никаких развлечений, кроме как только устраивали выигрыши. И однажды я выиграл гармошку за семьдесят пять рублей, но играть на ней я так и не научился, — у меня не было музыкального слуха.
33. А на любые проделки я был великий мастер: я додумался подделывать рублевый ордер, который нам каждый день выписывали в конторе, на одиннадцатирублевый и брал в лавке с этим ордером все, что мне нравилось; не жизнь, а масленница. Меня поймали с этим ордером, и хозяин выгнал меня из шахты, дело чуть не дошло до полиции, но на мое счастье появился подрядчик Санин, для которого я работал раньше и крал для него вагоны с углем,и он поручился за меня перед хозяином, и дело закрылось.
34. Все яснее я стал понимать, что положение батрака безысходное: на него смотрели как на вещь, его можно было купить и продать. Его дело — только работать, по силам или нет, все равно работай. Жаловаться некому, не угодно уходи, а это значило голодать.
35. И частенько я подумывал сняться с этого места и полететь туда, где я никогда не был. Слышали мы, что под