Думал, что это все для Меня здесь пляж. Побегал взад и вперед. С Меня посмеялись как с чумового, но Я не обращал никакого ни на кого внимания — делал свое. А больные тоже стали делать. Это Мои силы нечем это развивать.
13. Меня вызвали в отделение к заведующему, к Алмазу, а он спросил у Меня: «Где ты находишься?» Я знал. А он Мне говорит: «Ты находишься у нас в психбольнице. То, что мы захотим, то будешь делать. А это — твое самоволие». Сказал Мне Алмаз: «Я за этот поступок тебя побрею и постригу и привяжу к койке».
14. Ну, думаю, пропал. Меня здесь съедят, особенно Я подумал на Алмаза. И стал из этого всего вылазить и взбираюсь наверх горы своим вежливым поступком. Мое взяло: Я ниже от всех стал, особенно перед персоналом, перед первою нянечкою — Я своею взрослостию им отец — Я им низко кланялся, считал — их это все.
15. Как Мне хотелось заставить врачей, чтобы они не запрещали ходить разувшись по снегу. Все нити сосредоточил и направил в них. У врачей перед Моим делом родилась аппатия. Я стал у них как никогда заглазно лазить в мозгах, что и способствовало Мне — разрешили по снегу ходить разувшись и описывать за все свое в рукописи.
16. За Меня был весь персонал, он не против Моей воли. Я был допущен врачами до Природы, до холода большой стороны: Я выходил на двор вдвоем с санитаром. Он в полушубке, Я — в чистом теле стою, дрожу.
«П. К. Иванова я знаю с тех пор, как устроился работать в больницу МВД ТА СССР. Он был в 5-ом отделении больницы. Этот больной всем на диво. Почему? Он, сами видели, какой. Волосы и борода белые, трусы на Нем до колен, без рубашки. Надзиратель стоял в мороз в полушубке, в валенках, а Он гулял по садику в одних длинных трусах, босиком и по пояс голый. Придет с прогулки, наливает холодную воду в ванну, залезет туда и моется. Прогулка с 10 до 12 часов. Со многих стран мира Ему приходили посылки и деньги. Все это проходило через бухгалтерию больницы, там регистрировали. В то время там работал подполковник Хавкин. Главным врачом была Анна Ивановна, она умерла, и на ее место назначили Алмаза Резаевича Дербеева. А я был надзирателем. Что же он любил? Он любил справедливость, лю-
